В студии так тихо, что слышно каждый шорох, иногда доносится чей-то тихий-тихий шепот. Синие стулья пустуют – зрителей нет, гости – известные политики – стоят на расстоянии друг от друга – такие требования карантинных правил.
«Мне стало сложнее работать без аудитории, – признается ведущий ток-шоу «Свобода слова» Вадим Карпьяк. – Это странно, к этому нужно привыкнуть. Ведь политическое ток-шоу такого большого масштаба предполагает реакцию публики: и политики, и я сразу можем получить реакцию на слова, а сейчас это невозможно. К тому же, когда политики отвечают на вопросы, очень часто обращаются к аудитории. Сейчас не к кому апеллировать и они вынуждены апеллировать ко мне, потому что в этом случае я заменяю аудиторию».
«Немного траурный момент»
С какого периода вы работаете преимущественно дистанционно?
Как начался карантин, так и мы в редакции «Свободы слова» как законопослушные граждане перешли на дистанционную работу. Но нужно понимать, что наша работа и раньше, до карантина, не предусматривала сидения в офисе с девяти утра до шестого вечера. Это такая специфическая работа. То есть, конечно, эфир дистанционно не проведем, по крайней мере в роли ведущего. Хотя бывают и такие случаи в мире телевидения. Но на эфир в понедельник мы должны все собираться и соблюдать в пределах нашего офиса безопасное расстояние и не здороваться за руку.
«Свобода слова» сейчас выходит без зрителей в студии. Как это влияет на атмосферу эфиров?
Я привык, когда выхожу в студию в начале программы, – из-за аплодисментов зрителей даже могу не услышать режиссера. А сейчас я все прекрасно слышу и такое ощущение, что это не прямой эфир, а пробы, прогон, тракты. Но впоследствии, когда начинаешь работать, ты об этом забываешь. Единственное, что напоминает – отсутствие аплодисментов и тумбы, которые стоят, в соответствии с требованиями Министерства здравоохранения, на расстоянии 2 метров друг от друга. И даже акустика изменилась, чувствуется разница, когда в студии 100 человек и когда их нет, совсем иное звучание и твоего голоса, и голоса гостей. Когда выходит кто-то к центральному микрофону, его встречают аплодисментами. А сейчас человек выходит в полной тишине, и ощущаются это, как некий траурный момент.
Наверное, если мы год бы выходили так в эфир, то и к этому привыкли бы. Но я надеюсь, не придется привыкать и мы вернемся к привычному полному залу.
Иногда кажется, что некоторым политикам среди гостей вашей студии во время публичных выступлений важна отдача зала, реакция зрителей. Как думаете, не стали ли их выступления теперь более пресными, без огонька?
Нет. Когда речь идет о политиках, то все зависит от их ораторского искусства. Конечно, наличие публики облегчает этот момент, но если человек – хороший оратор, то он сможет выступать прямо перед телекамерой, без зрителей. Я как человек, который тоже имеет опыт работы перед публикой, понимаю, что есть разница, но она не критична. Если у тебя есть что сказать, и ты знаешь, как хочешь это сказать, то будешь говорить и глядя в камеру, и глядя на людей.
Вы не думали перестать звать спикеров в студию, ограничиваясь онлайн-общением?
Все-таки живое общение с экспертами невозможно заменить. Мы вынуждены обращаться к онлайну на время карантина, потому что мы как программа хотим иметь информацию из первых уст от людей, которые принимают решение: премьер-министра, лидеров фракций. Они не всегда имеют время приехать в студию физически. Поэтому, например, премьер-министра мы три программы подряд включали дистанционно из Кабмина, отправляя туда съемочную группу.
Не стали ли вы чаще получать отказы от спикеров, которых зовете принять участие в программе?
Нет. Мы со своей стороны делаем все возможное. Придерживаемся всех мер безопасности: расстояние между тумбами гостей; гримеры и съемочная команда всегда в масках и перчатках, которые постоянно меняют; кварцевание гримерных и комнат, где находятся наши гости. Мы очень тщательно подходим ко всем этим вещам, потому что действительно переживаем за наших гостей.
«Карантин вернул нас к семье»
Как теперь выглядит обычный рабочий день? Что оказалось самым сложным в новых условиях?
В неэфирный рабочие дни подготовка программы никак поменялась с карантином. Я все равно провожу телефонные разговоры, все равно слежу за новостями. Самое сложное в новых условиях – невозможность личных встреч. То есть никакой Zoom, никакой Skype не заменят личную встречу. Вот этот онлайн-мир, за которым так гнались, и теперь получили его «по горло», теперь начинает надоедать и вылезать боком. Понятно, что он спасительный, но вот теперь я лично чувствую, насколько онлайн проигрывает оффлайну в смысле общения. Это как целоваться через маски.
Какими инструментами пользуетесь, чтобы не развалилась коммуникация с командой?
У меня установлены и Zoom, и Skype, и Viber, и Messenger. Но я традиционалист в этом смысле – мне достаточно телефона. Потому что никакая видеосвязь все равно не заменит живого общения.
Как выглядит ваше рабочее место дома?
Мое рабочее место – удобное кресло и компьютер, в случае необходимости – на ногах. Мне так комфортно. Есть еще одно рабочее место – за столом, но сейчас его жена оккупировала, ведь ее жизнь на карантине изменилась значительно кардинальнее, чем моя. И поэтому я отдал ей это удобное место. У нас еще два столика есть, но они заняты учениками, потому что им надо писать от руки. А мне фактически не нужно ничего писать, поэтому я могу ноутбук и на коленях подержать.
Удалось ли договориться с семьей о границах – здесь мы работаем, здесь отдыхаем? Убедить детей, что ваше пребывание дома не означает, что вы абсолютно свободны?
Не удалось. Вся жизнь дома превращается в хаотический микс из детского домашнего задания, моих рабочих дел, телефонных переговоров, нашего с женой времени для детей и приготовления обеда. То есть в этом смысле хотелось, конечно, сказать: «Расписываем план и выполняем его». Но трудно убедить детей, что мое пребывание дома не означает, что я – свободен. Сейчас они часто видят меня дома и пытаются это использовать в свою пользу. И я не могу их в этом винить и убеждать, что здесь рабочее, а здесь – семейное. Это невозможно в таком случае, когда все вместе. Приходится все миксовать.
Комфортно ли вам работается в домашних условиях?
В смысле комфорта в классическом понимании – да. Конечно, пледик, чаек, дети. Но я не скажу, что люблю работать дома, потому что есть много факторов, которые отвлекают. Начиная с холодильника, который постоянно хочется открыть. Я вспомню фразу Оксаны Забужко, которая говорила, что невозможно написать толстый роман на компьютере, который подключен к интернету. Вот это точная фраза о работе на дому. Поэтому для работы нужны отдельные время и место, где ты концентрируешься на задачах, а не на том, что тебе нужно сделать дома.
Многие обратили внимание на парадокс: когда отпала необходимость ежедневно ездить в офис, работы стало больше. Знакомая история?
Специфика моей работы заключается в том, что нужно постоянно находиться в курсе информационных потоков, заявлений, мониторить, кто что сказал и как отреагировал. Видимая часть айсберга нашего проекта – это 2:00 эфира в понедельник. Все остальное – так и остается под водой, я имею в виду процесс подготовки программы, а он не может останавливаться ни на минуту. Это отдельный разговор наших постоянных перипетий с женой. Она спрашивает: «Какая может быть работа в десять вечера в субботу?». А я ей отвечаю: «Такая работа, даже в десять в субботу».
Я понимаю, почему так происходит, почему кажется, что работы стало якобы больше. Потому что: а) дома больше факторов, которые не дают сконцентрироваться на работе; б) дом – это дом, а офис – это офис, там все настроено на работу. А дома приходится делать значительно больше движений для того, чтобы коммуницировать с людьми: нужно их найти не в соседнем кабинете, а в каком-то из множества мессенджеров, выйти на связь, а они не всегда онлайн в данный момент. Это все такие маленькие вещи, которые на наш взгляд кажутся некритичными, но они накапливают то время, что мы тратим на процесс организации работы, а не на основную работу.
Чему вас научил этот необычный опыт? Что оказалось самым ужасным, а что – наиболее многообещающим?
Это сложный вопрос. Я думаю на него можно будет ответить, когда этот опыт закончится. Пока единственное глобальное учение, что стало понятным – есть вещи, к которым нельзя быть готовым. Другое дело – моменты, которые были всем известны, и проходили мимо. О том, что самой большой эпидемией современного мира будет эпидемия вируса, который выйдет из-под контроля, говорили не только футурологи или писатели-фантасты. Об этом говорили ученые, и Билл Гейтс несколько лет назад в своем выступлении вспоминал. Сейчас очень много есть референсов в прошлое: а вот нас предупреждали. Предупреждали, и что это дало? Так же нас сейчас предупреждают об экологических проблемах. И, как в поговорке: «гром не грянет – ленивый не встанет». Эта поговорка работает только тогда, когда слышен гром.
Для меня самым ужасным стало осознание угрозы жизни моих соотечественников, а в личном смысле – невозможность поддерживать обычный уровень общения. Для страны самое ужасное – состояние экономики. Потому что мы планировали почти до 4% роста ВВП в этом году, а теперь по самым оптимистичным прогнозам он упадет на 4%, а то и больше. Самое ужасное в философском смысле – это осознание того, насколько маленький мир и насколько он хрупок. Ведь было достаточно человеку где-то в далеком Китае подхватить вирус от неизвестного нам до этого панголина, а дома должен сидеть ты.
Самое ценное из всего – карантин странным образом вернул нас к семье. Дети вернулись к чтению – это наша маленькая семейная радость. Появились свои ритуалы – попить чаю на террасе после онлайн-школы. То есть семейный момент рулит.
Но хуже всего, что можно сейчас сделать – это начать делать преждевременные выводы. Эта история далеко еще не закончилась. Пока мы заняты не выводами, а выживанием.
Сложная задача
Как вам удается избежать конфликта между долгом непредвзятого модератора и гражданской позицией?
Одно из определений профессионала – умение разделять личное и рабочее. Свое внутреннее «я» и свои внутренние политические убеждения я оставляю за пределами площадки. Всегда помню, что люди, которые нас смотрят, не обязательно разделяют мою позицию. Если речь идет о явных манипуляциях или искажении фактов, и я точно уверен, что это не так, сразу отключаюсь. Все остальное является вопросом к обсуждениям. Все, что не является нарушением законодательства, имеет право быть озвученным, потому что в этом и заключается принцип свободы слова. Это не вседозволенность – это не синонимы, но есть ограничители в виде закона, и мы в редакции стараемся отталкиваться от этой позиции.
Кто решает на «Свободе слова», какую тему выбрать? Как ее выбирают?
Есть продюсер, есть ведущей, есть редакторы, мы вместе решаем, какую тему сегодня в эфире обсуждать. Иногда это темы, которые у всех на устах, иногда мы решаем, что эта тема – это хорошо, но есть вещи, которые должны быть озвучены. Например, в последних программах у всех на устах была ситуация с коронавирусом, и мы пытались ее задевать, но нас больше интересует, что будет дальше. Поэтому мы постоянно включали в программы премьер-министра и просили ответить на вопрос, как собираются спасать украинскую экономику, малый, средний и большой бизнес. То есть понятно, что в настоящее время большинство людей сконцентрировано на таком естественном моменте как выживание. Запаса прочности у людей нет, и хочется говорить такими пафосными фразами, типа «доколе?». Но стилистика нашей программы заключается в том, что мы хотим ответов от людей, которые имеют влияние на ситуацию, на них лежит ответственность. Нас интересует, что они думают, что будут делать. Поэтому мы часто можем пожертвовать топовой для обсуждения темой в пользу темы, которая действительно важна, но заходится не на самой поверхности.
Какова ваша личная миссия в «Свободе слова»?
Моя задача – быть модератором. Это задача сложнее, чем кажется на первый взгляд. Современная журналистика становится очень персонифицированной, журналисты очень часто берут на себя функцию экспертов, выступают с позиции моральных авторитетов, и при этом они забывают свою основную функцию. Как говорится, функция журналистики – описывать стране саму себя. Но дело в том, что для этого надо убрать субъективный взгляд. Моя задача – передать то, что происходит, показать, какие есть позиции, не вмешивая туда свои позиции и мотивацию.
Это не так просто сделать, потому что люди хотят оценок, резких заявлений, и они не очень хотят разбираться, что происходит на самом деле. Люди хотят ответов здесь и теперь на все важные вопросы жизни: кто виноват, что делать и где заработать еще больше денег. Ответы на эти вопросы не появляются сразу неоткуда. Поэтому моя задача – дать возможность услышать разные стороны, чтобы зритель смог выбрать, чья аргументация ему ближе.
Поняли ли вы что-то новое об украинской политике и политиках за то время, что работаете на ток-шоу?
На этот вопрос нет однозначного ответа. Конечно, я постоянно узнаю что-то новое о политиках. Границ их возможности удивлять нет и в хорошем, и в плохом смысле. Но будем откровенны: все политические приемы известны еще со времен античной Греции и Рима, начиная с разгула демократии, заканчивая жестким тоталитаризмом. Все остальное – это перепев того, что уже было.
Возможно был эфир, который больше всего удивил, поразил?
К сожалению, о тех вещах, которые поражают, нельзя говорить, потому что есть определенный кодекс. Дело в том, что перед эфиром или после него я могу получить гораздо больше информации, чем человек может сказать на камеру. В этом одновременно и плюсы, и минусы моей работы. Плюсы – потому что ты более информирован, но минусы в том, что ты не можешь делиться этим, потому что человек тебе говорит частным образом. Я никогда не использую так называемые инсайты в своей работе по двум причинам. Первая: часто с журналистом делятся инсайтом, потому что хотят, чтобы эта информация была распространена, а если делятся не для этого, то тогда и делиться наверное не стоит. Вторая: человек мог это сказать случайно.
Поэтому лучше всего запоминается последняя программа. Есть, конечно, памятные выпуски. Например, от 30 марта, когда Верховная Рада работала до ночи, а у нас было запланировано, что к нам приедут лидеры фракций, чтобы рассказать о внеочередном заседании. Должен был быть премьер-министр и все-все-все. Но уже около восьми часов вечера, и я понимаю, что никого не будет, потому никто не бросит закон о земле, чтобы приехать рассказывать о нем. Это такой технический вызов, потому что у тебя валится вся программа. Пришлось быстро устанавливать связь дистанционно. Да, это памятная вещь, но… Здесь как в том анекдоте: есть что вспомнить, нечего детям рассказать, разве что в мемуарах.
Комплекс витаминов и минералов
Вы также ведущий на радио, пытаетесь привлечь внимание к сфере культуры. Зачем это вам?
Радио и проект «О законе и благодати», который я веду, – это взгляд на политику через призму культуры. Здесь я говорю не с политиками, а с людьми вокруг политики о политических вещах. Например, сейчас у нас карантин и мы говорили с философом и правозащитником, как не дать государству в это время забрать часть наших прав и свобод. Когда начались моменты сокращения бюджета, мы говорили с представителями культурной индустрии о том, что будет, если забрать эти деньги на финансирование культуры. Мы пришли к тому, что понятие о культуре, как о сфере развлечений – очень неправильное. Культура – это целый сектор экономики, креативные индустрии занимают около 4% ВВП. Это, например, кинотеатры. Есть даже в Украине небольшие компании, профиль которых – инсталляция выставок, их нанимают музеи. Если забрать деньги у музеев, это не значит, что мы избавились развлечений, мы избавляемся вот этой работы, это безработица. То есть это огромный пласт, который тянет друг друга.
А по продвижению украинской литературы – здесь какая мотивация?
У меня нет мотивации. Украинская сфера культуры не столь финансово способна, чтобы меня мотивировать финансовыми интересами. Просто я люблю читать. Так случилось, что знаю многих украинских писателей, где-то с ними пересекался, отдыхал, с некоторыми учился. Мой круг общения приближен к культуре, потому что профессиональная этика не позволяет мне входить в дружеские отношения с политиками. Дружеские отношения с людьми культуры могут быть, потому что здесь у меня нет конфликта интересов.
Так как-то исторически случилось, что меня приглашают открыть «Львовский книжный форум», или провести какую-то дискуссию, промодерировать ее на «Книжном Арсенале». В жизни же не бывает, что человек заточен только на что-то одно, он не может питаться только одним, нужен комплекс витаминов и минералов. Для поддержки своих сил как модератора политического ток-шоу мне нужно где-то эту энергию черпать. Вот культура и является бездонным источником этих витаминов и минералов.
У меня есть диплом бакалавра «Могилянки» по теории культуры, а магистратуру я заканчивал по политическим наукам. Так что культура и политика – мои специальности.
Как вы все это успеваете?
Я очень системный человек. У меня все всегда четко — я знаю, где, когда, что, стараюсь никогда не опаздывать, все планировать. Собственно, поэтому меня культура и привлекает своей бессистемностью.
У меня все расписано, поэтому я не беру на себя то, чем не могу заняться. Конечно, предложений больше, чем могу на себя взять, поэтому беру то, что мне интересно.
Семья не чувствует себя обделенной вниманием?
Нет. Я очень стараюсь, чтобы они не чувствовали моей занятости на себе, поэтому во всей своей планировочной истории выделяю субботу-воскресенье обязательно для семьи. Это семейные дни, вечера основном – тоже. Говорят, мы живем ради каких-то высших идеалов, но это слишком пафосно. На самом деле мы живем ради своих семей, это то, что дает тебе силы работать дальше. Без этой поддержки все высшие идеалы могут загнуться. Поэтому моя позиция такова, что семья не должна страдать. Хотя это их на самом деле нужно спросить, страдают они или нет.
Читайте также:
Украинские телеканалы отказываются от зрителей в студиях
Как украинские медиагруппы перестроили рабочие процессы на время карантина
Шесть кругов Шустера ─ от копии к копии. Анализ заинтересованности аудитории политическими ток-шоу
Фото: телеканал ICTV, личный архив Вадима Карпьяка
Подписывайтесь на «Телекритику» в Telegram и Facebook!
