Небольшой городок Красногоровка Донецкой области расположен в прифронтовой «красной» зоне, он постоянно мелькает в заголовках СМИ. «Под Красногоровкой работал миномет», — одно из последних упоминаний в Google-новостях. Однако в документальном фильме Ирины Цилык «Земля блакитна, ніби апельсин» война выступает лишь контрастным фоном, в центре сюжета семья: мама, две дочери постарше и два младших сына. Эти люди стараются жить обычной жизнью и снимают фильм о себе, ведь одна из девочек мечтает стать оператором.
Полнометражный дебют Ирины Цилык заметили не только в Украине. Уже почти год лента ездит по кинофестивалям, за это время она получила несколько престижных наград, среди которых приз за лучшую режиссуру фестиваля Sundance. 26 ноября фильм выходит в национальный прокат, и режиссер надеется, что карантин не помешает оценить его и украинскому зрителю.
Ждать в засаде
Три года назад вы отправились на Донбасс снимать фильм. О чем вы намеревались рассказать, с какой идеей подходили к съемочному процессу?
На самом деле идея фильма была не моя. Все началось с того, что наш продюсер Аня Капустина стала одной из тех, кто занимался проектом «Желтый автобус»: разные кинематографисты решили устраивать лагеря для детей в прифронтовой зоне. Капустина подумала, что было бы, наверное, хорошей идеей создать полнометражный документальный фильм об этих детях. Сначала там должна была быть одна команда, потом я подключилась, запрыгнула в этот проект буквально за неделю до питчингов Госкино. Мне было достаточно того, чтобы мне позвонила Капустина, сказала, что есть такой проект – дети, Донбасс – меня это сразу задело за живое.
Я довольно эмоционально и необдуманно согласилась, хотя впоследствии никогда об этом не жалела. Единственное, что мы немножко изменили идею, потому что, когда сначала выбирали героев, начали с Авдеевки, сделали ставки на разных детей. Но в какой-то момент я растерялась, поняв, что не знаю, как свести все эти разные линии в кучу. На самом деле это очень сложно – сделать групповой фильм-портрет и удержать внимание зрителя. Я зашла в тупик, но потом был такой важный поворотный пункт, когда две героини нашего проекта – Мирослава и Настя, две сестры, которые также участвовали в лагерях, — пригласили нас в гости к своей семье в Красногоровку. Нам было достаточно буквально одного дня, чтобы понять, что мы будем снимать только эту семью, эту маму, этих детей, этих котов, этот дом, которой выглядит очень кинематографично и имеет очень особую атмосферу, и все срослось в конце концов.
То есть вам не пришлось уговаривать эту семью принять участие в съемках?
Уговаривать вообще не пришлось, потому что они попробовали кино на вкус, любили его. Другое дело, что, когда соглашались, они даже приблизительно себе не представляли, во что вляпались. Люди же часто не понимают, что значит быть героем документального фильма. Ну и, наконец, снимать можно по-разному. Ты можешь приехать на неделю, поснимать, и, возможно, этого будет достаточно. Но в нашем случае этого не могло быть достаточно. Нам хотелось нырнуть очень глубоко в жизни наших героев, и мы целый год провели с ними, приезжали, жили в их доме. Правда, они сами на этом настаивали, потому что глава семьи Аня после того, как мы несколько раз попытались пожить в местном общежитии, сказала: «Так, все – закончились ваши эксперименты, будете жить с нами». И мы такой коммуной существовали: общая кухня, общие разговоры, и съемки были только частью нашего общения. Я думаю, что только так и делаются какие-то глубокие вещи. Потому что, если ты не проведешь много времени с героями, ты не сможешь схватить что-то очень настоящее, очень особенное.
Но ведь при этом вашей задачей было сохранять отстраненность, вам же нужно было смотреть на героев немножко со стороны?
Да, и это очень сложно. Я думаю, что задача любого документалиста – удержать такие вещи. Есть такое высказывание – муха на стене, которая только наблюдает, но никак не вмешивается. С другой стороны, постоянно чешутся руки вмешаться в реальную жизнь и начать что-то же режиссировать. Мне сложно было после игрового кино настроиться на то, что документальное предусматривает совсем другие правила игры. Я думаю, одна из задач документалиста – это ждать и своевременно реагировать на то, что происходит с твоими героями, вовремя выпрыгивать из засады, ловить эти реальные моменты настоящей жизни. Потому что: одно дело, что тебе предлагают герои; они же все равно всегда чувствуют, что камера рядом; и совсем другое – стать незаметным, настолько привычным для них, почти предметом их интерьера, я имею в виду камеру, чтобы поймать какие-то очень особенные вещи.
Эффект бабочки
Предугадать, запланировать развитие сюжета документального фильма, наверное, малореально. Не было ли такого, что по ходу съемок события сами начинали вас вести?
Конечно, потому что документальное кино – это живая материя, ты не можешь все предусмотреть. Говорят даже, что сценарий документального кино пишется трижды: когда начинаешь работу над проектом, ты имеешь образ одной идеи; потом, когда начинаешь снимать, она трансформируется; и уже самая главная работа над сценарием начинается в монтажной, так как именно монтаж – это та суперсила, благодаря которой ты можешь рассказать любую историю. И в этом тоже есть ощущение власти и определенной опасности. Потому что очень по-разному можно рассказать об одних и тех же людях, потому что они все равно зависят от нас, съемочной группы, от нашего выбора: что показать, как показать, на чем сфокусироваться, а что оставить в тени.
Честно говоря, я иногда чувствую растерянность, потому что даже об этой семье можно было снять совершенно разные фильмы. Можно было снять фильм просто о гражданских, живущих в прифронтовой зоне. Можно было сделать главный акцент на маме. Это тоже была бы особая история о женщине, которая все тянет на себе и при этом не просто выживает с детьми, но и наполняет их жизнь радостью и творчеством. В какой-то момент я поняла, что надо делать главную ставку на линию съемок их фильма, этот фильм в фильме. Потому что это было что-то, что делало наш проект по-своему уникальным, особенным. Знаете, вот этот баланс различных линий, как его создать, на чем сделать главные акценты – в этом, пожалуй, и заключается мастерство режиссера. Другое дело, что для меня это был дебют. Мне приходилось изобретать велосипед прямо в процессе, всему учиться одновременно со съемками. Поэтому, возможно, делались какие-то ошибки, какие-то ложные шаги, но я пыталась преодолеть сопротивление этой материи.
В фильме вообще нет постановочных сцен?
Нет. Я считаю, что это грязная игра для документалиста. Но здесь важно различать. Я для себя сделала выводы, что, например, попросить героя пройтись по кадру – это одно, а просить сделать то, что ему несвойственно, или снимать какие-то вещи дублями – это нечто за гранью дозволенного для документалиста. Ведь все-таки документалистика предусматривает совсем другие правила съемки, и очень важно не переходить эти границы. По крайней мере сейчас, имея какой-то опыт и съемочный, и зрительский, мне кажется, я уже умею различать, где режиссеры себе позволяли переходить эти тонкие красные линии, где они делали однозначно постановочные вещи.
Мы этого избегали, но ведь столько времени провели с нашими героями, что не могли не повлиять на их жизнь. Камера меняет их жизнь, возможно, какие-то вещи они уже начинают делать специально для нее. Я думаю, что так всегда происходит с фильмами-портретами. Это как эффект бабочки: если ты с камерой вмешался, зашел на территорию чьей-то реальной жизни, ты не знаешь, какие дальнейшие события жизни спровоцированы этим процессом. Я уверена, что какие-то вещи герои делали уже специально для нас. И, конечно, это тоже чувствовалось. Но потом ты на монтаже пытаешься выкинуть все лишнее, все фальшивое и оставить все настоящее. Интересно, как у других режиссеров происходит этот процесс. У нас было как-то так.
Ваша история о семье, которая снимает о себе фильм «2014» и в финале представляет его премьеру своим землякам. Этот фильм существует, его можно где-то посмотреть?
Да, и я очень рада, что мы на это вдохновили Мирославку, нашу героиню. Она же сейчас учится на оператора, они с мамой фактически стали режиссерами этого фильма. В тот момент Мирослава его забросила, не собиралась завершать. Но потом, когда съездила с нами на несколько фестивалей (мы успели представить фильм на «Берлинале»), она поняла, какую силу имеет этот момент показа завершенной работы зрителям и как круто брать участие в фестивалях. Ее это вдохновило, и она все-таки завершила фильм. Когда они его показывали в своем городе, это был, с их точки зрения, еще черновой вариант. И какое-то время фильм лежал, ничего с ним не происходило. Затем Мирослава начала подавать его на фестивали, он время от времени участвует в них, недавно был представлен на Kharkiv MeetDocs, был на фестивале «Відкрита нічь», еще где-то. Поэтому я очень рада, что она также имеет свой первый опыт фестивальной жизни.
Очень важно завершать свои высказывания, даже если тебе кажется, что ты перерос их в процессе. Надо завершать, отпускать, показывать зрителям, ну и потом уже снимать что-то следующее.
Сюрреализм войны
Почему у вашего фильма такое название?
Я искала какое-то особое название. Наш фильм получился довольно поэтичным. Эта поэтичность в том, что, когда приезжаешь на Донбасс со свежим взглядом, ты видишь вокруг очень много вещей, которые тебя сначала поражают сочетанием несочетаемого. Так же бывает и в поэзии, в искусстве. Бывает, что ты видишь стыки каких-то параллельных реальностей, которые не должны были быть рядом, но они сосуществуют. И на этих стыках рождается эфемерная поэзия – ну, я это так называю, возможно, кто-то по-другому бы это назвал. Скажем, на Донбассе ты видишь красивое поле с маками. Но это минное поле, и нужно знать, можешь ли ты идти туда или нет. В нашем фильме есть кадры, когда выпускницы после школьного бала фотографируются в красивых платьях на фоне своей разбитой школы, а за ними проезжает колонна военной техники, на которую они не обращают внимание, потому что для них это уже нечто привычное. Ну и таких моментов там множество. Я их постоянно замечала и до фильма, а когда снимали эту семью, такого было действительно много.
Ну, и как-то нашлась эта цитата из Поля Элюара. Она считается довольно известным примером сюрреализма в искусстве. Мне кажется, что жизнь гражданских людей в прифронтовой зоне очень сюрреальна, поэтому какое-то такое название я и искала для фильма.
Он собрал коллекцию наград на различных фестивалях, и в том числе и международных. Как вы думаете, почему эта история трогает людей, которые оторваны от украинского контекста, что они в ней находят?
Мне кажется, что в какой-то степени мы попали в определенную универсальную сторону этой истории. Потому что вы проходите через определенные испытания, свойственные для всех людей в мире, неважно, войны это, бедность или еще какие-то проблемы. В нашем фильме по большому счету речь идет не о войне в Украине, а о том, как иметь вот эту суперсилу, радоваться жизни, несмотря ни на что, несмотря на военные действия, которые происходят рядом, на другие проблемы.
Также я думала о том, что этот год настолько химерный для всех нас, люди вдруг оказались закрытыми в своих квартирах, в своих замкнутых измерениях. В том, как существуют наши герои, есть что-то очень знакомое и узнаваемое для реальности этого года. Если ты живешь в прифронтовой зоне, то очень часто замкнут в пределах своего дома, тебе кажется, что он тебя защищает. Хотя на самом деле это не так. В начале фильма есть сцена, где во двор соседей наших героев прилетает мина. И мы прекрасно понимаем, что, если речь идет о прямом попадании, то дом тебя вряд ли защитит, даже если ты сидишь в подвале. Все равно наши герои первый год войны ночевали в подвале собственного дома, однако, даже сидя там, они играли в игры, пели песни, придумывали сценарии. Пожалуй, все это может быть близко разным людям.
Мне очень хотелось, и так и получилось, чтобы фильм был жизнеутверждающим. Я думаю, что нам всем это нужно. Потому что мы реально устали от всего, что с нами происходит. Поэтому важно делиться историями людей, которые умеют хранить любовь к жизни. Наши герои – они такие. Мне приятно, что именно о таких украинцах я имею возможность рассказать во всем мире.
Говорят, у вас есть планы подаваться на «Оскар».
Да, мы подаемся, в документальную секцию.
Как думаете, после первого успеха в США есть ли у вас шансы на победу?
Я не продюсер, не до конца понимаю все эти правила игры, и вообще для меня это все новое. То есть я понимаю, что у нас есть определенные шансы попасть в селекцию, так как по разным параметрам наш фильм туда уверенно проходит, он мог бы быть отобран. Но я не знаю, как это будет, повезет ли нам, потому что подается же куча знаковых картин. Просто так сложилась судьба у нашего фильма, что он действительно стал очень заметным и уже имеет такой определенный шлейф международной огласки вокруг себя. Победа на фестивале Sundance дает большие проходные баллы. Но, как работает вся эта система изнутри, я до конца не знаю, поэтому будем вместе смотреть, что получится.
Особенный фильм
Вы рассказали, что фильм изменил жизнь ваших героев, а на вашей он как сказался? Снимая его, вы узнали что-то новое о Донбассе, о жизни, о нашей реальности?
Донбасс я для себя начала познавать раньше, но реально вглубь стала копать только во время войны, так как до нее я там бывала только в Луганске, в Донецк не успела съездить, и вообще мало где была. А во время войны ездила туда десятки раз и с литературными выступлениями, и снимая фильмы. Поэтому, да, я для себя значительно больше поняла. Для меня было важно видеть вблизи, крупным планом, разных людей, которые там живут, не только эту семью. Я познакомилась с огромным количеством людей, и все они очень разные. Мне кажется, даже сейчас, на седьмой год войны, мы так мало знаем друг друга, разные регионы Украины между собой очень мало знакомы. Я считаю, что творческие люди, писатели, режиссеры, документалисты, в частности, прежде чем высказываться, должны все-таки пропускать все это через собственный опыт. По крайней мере, мне было важно туда ехать и своими глазами все видеть, поэтому, конечно, я теперь значительно глубже все это чувствую.
Этот фильм оказался каким-то, видимо, этапом в моей профессиональной жизни. Он стал очень успешным, позволил мне поверить в себя как в режиссера. Поэтому я очень благодарна и этой семье, которая пустила нас в свою жизнь, открыла определенные двери; и этому проекту. Он для меня явно особенный.
Фильм был готов уже год назад, премьера состоялась в январе 2020-го, почему только сейчас он выходит в прокат?
А вы думаете, мы могли раньше? Особенно в этом году, когда мы все живем, как на пороховой бочке, когда ничего не можешь планировать – все планы просто рассыпаются, как карточный домик. С другой стороны, это тоже довольно разумно – дать возможность фильму сначала попутешествовать по фестивалям, а потом уже устроить прокат дома. Поэтому, я думаю, логично, что мы выходим осенью. Другое дело, что мы сейчас попали в неблагоприятный период, ведь карантин выходного дня нам немножко обрезает крылья. Я не знаю, помешает ли это зрителям ходить на киносеансы, то есть какой-то части явно помешает, и очень жаль, потому что наш фильм, хоть он и документальный, может все-таки привести в кинотеатры людей. Но посмотрим, как все это будет.
Кстати, параллельно фильм продолжает кататься по фестивалям: у него сложилась очень хорошая судьба, его отобрали более чем 70 фестивалей. В отличие от меня, он в этом году путешествует очень активно.
Похоже, благодаря этому фильму вас решили представить к званию Заслуженного деятеля искусств. Вы посчитали, что это преждевременно, и решили отказаться от этой награды. Удалось это сделать?
У меня были такие насыщенные дни, что я даже не успела разобраться, как все это правильно делается. Правда, коллеги сказали мне, что фактически не существует юридической процедуры. То есть надо еще сильно постараться, чтобы отказаться от звания. В конце концов, со мной никто пока не связывался, я из СМИ узнала, что якобы награждена этим званием. Дальнейшие шаги? Даже не знаю. Я все ждала, что кто-то выйдет на связь, и тогда я буду вынуждена как-то реагировать. Пока я просто для себя приняла это решение, потому что почувствовала, что так будет правильно, так, по крайней мере, мне кажется на этом этапе жизни.
Читайте также:
Ирина Цилык: «Я і Фелікс» не будет мрачной и жесткой историей о 90-х
Украинка Ирина Цилык получила награду «за лучшую режиссуру» на Sundance
Ирина Цилык отказалась от звания заслуженного деятеля искусств
Стали известны победители фестиваля Docudays UA
Фото: Артхаус Трафик
Подписывайтесь на «Телекритику» в Telegram и Facebook!
