Фото: Random House

Эмили Нуссбаум изучала литературу в Нью-Йоркском университете, планируя посвятить свою жизнь критике чужих стихотворений и толстых романов. Но в 1997 году 31-летнюю «филологическую деву» ждало потрясение, которое она описывает почти как религиозный опыт. Нуссбаум увидела по телевизору эпизод «Баффи – истребительницы вампиров», в котором школьники, одержимые духом гиены, съедают заживо своего директора. В этот день она поняла, что ее судьба – не высокое искусство, а культура массового потребления. С тех пор она успела стать ведущим ТВ-критиком The New Yorker, где своими глазами наблюдала телереволюцию 2000-х и получила Пулитцеровскую премию за проницательные обзоры сериалов, лучшие из которых вошли в ее новую книгу. «Телекритика» выбрала главные тезисы из ее эссе, доказывающие, что так называемый золотой век телевидения далек от завершения и что телесериалы научились использовать предубеждения критиков (они то недостаточно литературные, то недостаточно жизненные, то слишком «мыльные») себе на пользу. А главное – лучшие из них всегда обманывают наши ожидания.

«Клан Сопрано»: зритель как соучастник

Фото: HBO

Когда жена криминального авторитета Тони Сопрано, Кармела, обращается за помощью к психиатру доктору Краковеру, тот называет ее соучастницей преступлений мужа и призывает немедленно от него уйти. Он добавляет ремарку, которая сошла бы за панчлайн ко всему сериалу: «Ты не сможешь сказать, что тебя не предупреждали». Кармела пытается уйти от мужа, но в итоге возвращается, став худшей версией себя: женщиной, которая сознательно решила отключить собственную сознательность.

Для меня Краковер – это создатель сериала Дэвид Чейз, а мы все – Кармела. Чейз открывал нам глаза на Тони, показывая его со все худших сторон в каждой серии. Это сузило палитру сериала, но в то же время придало ему едкую оригинальность, садистское нарративное заигрывание с аудиторией. Оглядываясь назад, мы, конечно, можем ностальгировать о хороших временах, как делает это семья Сопрано, собравшись за финальным ужином. (Ах, как нас радовал этот сериал! А как мы любили Тони – чудесный персонаж, не правда ли? А помните ту шикарную сцену, в которой машина раздавила голову Фила Леотардо?) Но мы не вправе сказать, что нас не предупреждали.

«Во все тяжкие»: триумф «плохих» фанатов

Фото: AMC

Когда в 1971 году на CBS вышел ситком «Все в семье», главный герой которого Арчи Банкер – республиканец, расист, гомофоб и антисемит, – произошло нечто неожиданное. Вместо того, чтобы смеяться над персонажем, зрители искренне его полюбили. Не иронически, не приговаривая: «ох, он такой забавный шовинист» – нет, его приняли за своего. Ситуация, в которой творение ускользает из рук своего творца, как монстр Франкенштейна, стала особенно характерной в так называемый «золотой век телевидения».

Теперь аудитория делится не только на людей, которые любят и ненавидят отдельно взятое шоу, но и на группы людей, которые любят одно шоу по-разному. Страстные фанаты «Клана Сопрано» перематывали сеансы Тони у психоаналитика, чтобы посмотреть, как он душит доносчика проводом. Позже часть зрителей болела за Уолтера Уайта из сериала «Во все тяжкие» – этой душераздирающей драмы о природе зла. Когда главный персонаж умудряется быть одновременно отталкивающим и притягательным, проще воспринимать его как героя, чем как антигероя. (Зрителей, которые склонны к такой перспективе, я прозвала «плохими фанатами».) Критики, которые подчас хвалят само шоу, склонны обвинять его зрителей в том, что те принимают сторону плохого парня – мол, они перестали различать, что этично, а что нет. Еще в 1974 году социальные психологи Нил Видмар и Милтон Рокич нашли этому частичное подтверждение: они опросили зрителей сериала «Все в семье» и узнали, что как шовинисты, так и люди либеральных взглядов считали ситком смешным. Вот только шовинисты не считали его сатирическим.

«Секс в большом городе»: первая антигероиня кабельного ТВ

Фото: HBO

До того, как «Клан Сопрано» поднялся на телевизионный Олимп, сериалом-флагманом HBO был «Секс в большом городе» – антипод «большой кабельной драмы»: дамский, а не мужской, сверкающий, а не грубый, но по-своему радикальный. А кроме того, он представил первую непризнанную антигероиню телевидения, леди и джентльмены, – Кэрри Брэдшоу. До «Секса в большом городе» персонажи девушек на ТВ были ролевыми моделями умниц-красавиц. Героини ситкомов вроде «Шоу Мэри Тайлер Мур» или «Дни и ночи Молли Додд» могли быть добрыми, чувственными или отважными, но их главной задачей было вызвать у зрительницы одну реакцию: «Она такая же, как я!» В отличие от них Кэрри, Миранда, Саманта и Шарлотта были закаленными, агрессивными и даже пугающими. Женщины могли идентифицировать себя с ними, но приходили в ярость, когда те демонстрировали свои недостатки. Зрителям-мужчинам они нравились еще меньше: вспомните бесконечные шутки о «приживалках», проститутках, мужененавистницах и так далее.

Но для меня как одинокой женщины «Секс в большом городе» был однозначным симптомом прогресса: если раньше самым простым изображением одиночки были комиксы «Кэти» о девушке, которая только и делает, что объедается шоколадом и паникует, то теперь такой стиль жизни из тоскливого превратился в гламурно-угрожающий. «Секс…» многими воспринимается как серия пустопорожних картинок, но лишь потому, что в нашей культуре любой стилизованный или жанровый продукт считается иерархически более низким – особенно если он предпочитает откровенно говорить о сексе вместо насилия.

«Несгибаемая Кимми Шмидт»: Netflix с улыбкой Nickelodeon

Фото: Netflix

С точки зрения комедий на кабельном ТВ, «Несгибаемая Кимми Шмидт» – очень странная пташка. Масса амбициозных сериалов погружает зрителя в мрачные темы, но их видеоряд соответствует содержанию – это либо драмеди («Старость – не радость»), либо авторские шоу в духе «Луи» и «Девчонок», либо едкая сатира (оригинальный британский «Офис»). «Кимми» же – сплошной розово-желтый неон, напоминающий подростковые сериалы от Nickelodeon. И в то же время это ситком о жертве сексуального насилия. Порой кажется, что история Кимми вдохновлена биографией Мишель Найт – одной из жертв Ариэля Кастро, которая не только выжила после перенесенного ужаса, но и осталась смешливой любительницей танцев и караоке. Это мощная девичья модель выживания, и все же для комедийного сериала такой материал необычен. В то же время ТВ переживает волну историй о сексуальном насилии, хотя раньше их можно было увидеть лишь на Lifetime да в «Законе и порядке»: как минимум, одна из главных героинь была изнасилована в «Карточном домике», «Игре престолов», «Безумцах», «Американской истории ужасов», «Чужестранке», «Американцах», «Падении», «Скандале». Можно назвать это писательством под копирку, но я буду утверждать, что дело в качественно прописанных женских персонажах: если жизни женщин воспринимаются всерьез, сексуальное насилие становится частью сюжета.

Когда Кимми произносит фразу: «Худшее, что со мной случалось, произошло прямо у меня во дворе», – это отголосок истории из жизни создательницы сериала Тины Фей: когда ей было пять лет, незнакомец порезал ей лицо прямо возле ее дома. Казалось бы, это не тот опыт, который можно превратить в комедию, но в этом и заключается прогрессивность «Кимми Шмидт»: делая ужасные вещи смешными, она показывает, что выживание может стать обретением новой свободы.

«Девственница Джейн»: эмансипация низких жанров

Фото: CW

Создавая очень вольную адаптацию венесуэльской теленовеллы о девушке, забеременевшей в результате непрошеного искусственного оплодотворения, Дженни Снайдер Урман добавила шикарное обрамление – рассказчика, который то и дело комментирует происходящее на экране, повторяя: «Прямо как в латиноамериканском сериале, не правда ли?» Он служит своего рода мостиком от самого сериала к другим женским историям – мыльной опере, ромкому, «женским романам», реалити-ТВ – всем тем жанрам, чьи законы позволяют женщинам быть счастливыми, и, по совместительству, тем жанрам, от которых современная культура отмахивается, как от ерунды.

«Девственница Джейн» – это сериал, обнажающий множество слоев в тех видах искусства, которые мир привык считать одномерными. Конечно, метателевидение – не новое изобретение: сериалы от «Мэри Хартман, Мэри Хартман» до «Коня БоДжека» пародируют и деконструируют целые жанры (мыльную оперу и ситкомы 90-х, соответственно). Но «Джейн» отличается тем, что она никогда не относится к исходному материалу снисходительно. К тому же, не имея в своем распоряжении больших денег, зарезервированных для продуктов кабельных сетей, сериал использует ограничения канала CW себе на пользу. Когда Джейн и Рафаэль наконец занимаются любовью, мы видим лишь намеки на секс. «Ну же, я не могу показать все, – говорит рассказчик. – Вам тут не HBO».

«Оставленные»: сила в непоследовательности

Фото: HBO

Как отомстить критикам, которые разгромили твой первый сериал? Заставить их рыдать над вторым. Именно так Деймон Линделоф поступил с теми, кто фыркал над Lost. Взяв в свою команду, помимо прочих, религиоведа Резу Аслана, он создал продукт, который драматизирует самые широкие философские загадки – сериал «Оставленные», посвященный жизни человечества после мистического исчезновения 2% людей. Линделоф и ему подобные шоураннеры не боятся показаться смешными в погоне за глубиной. В то время как другие кабельные драмы, даже те, что препарируют болезненные эмоции и потери, облекают их в знакомые формы историй о копах, гангстерах, хирургах и шпионах, «Оставленные» структурированы как исследование домашнего быта – но приправлены болью, которая делает сериал сюрреалистическим.

Это шоу – часть растущего сегмента экспериментального ТВ, которое существует как будто параллельно захваленным драмам о мужестве и власти. Сюда можно отнести эпизоды «Кайфа с доставкой» вроде Qasim, в котором показаны обсессивно-компульсивные ритуалы героя, или французскую зомби-драму «Возвращенные», медитативный «Исправлять ошибки» или фантастически мрачный эпизод «Черного зеркала» «Белый медведь». Такие шоу рискуют скатиться в претенциозность и непоследовательность, но непоследовательность – это неотъемлемая часть нашего бессознательного, и они ее уважают.

«Ганнибал»: нигилистическая валентинка для «фаннибалов»

Фото: NBC

До сих пор невозможно поверить, что столь прекрасное и возмутительное шоу показывали по ТВ. Я трижды бросала смотреть сериал «Ганнибал», твердо говоря себе: хватит нигилизма, хватит выставлять серийных убийц непризнанными гениями. Но надолго меня не хватало. Постепенно «Ганнибал» перестал казаться репортажем из кровавой пыточной и превратился в макабрическое произведение искусства с нотками Дэвида Кроненберга, Майкла Манна, Дэвида Линча и Стэнли Кубрика. В нем трупы нанизываются на кошмарный тотемный столб, а мир кишит серийными убийцами. Поначалу копировавший структуру полицейской драмы, «Ганнибал» с тех пор сбросил эту личину, как заглавный герой сбрасывает свой «костюм человека». Когда шоураннер Брайан Фуллер нанимает режиссеров, он объясняет им: «Это не эпизод телесериала. Это – претенциозный артхаусный фильм». Его готовность делать авангардный продукт (и для кого – для NBC!) оказывается частью мощного тренда, наравне с «Американской историей ужасов», «Настоящим детективом», «Оставленными», «Штаммом» и «Больницей Никербокер». Некоторые из этих сериалов хороши, другие – не очень, но все они присягнули на верность старой фрейдовской концепции Жуткого.

Невзирая на льющуюся с экрана кровь, в «Ганнибале» есть что-то обезоруживающее, почти сказочное: в отличие от историй реальных серийных убийц в нем отсутствует мизогинный подтекст и фетишизация, как в оригинальных книгах Томаса Харриса. Когда насилие в сериале совершается над женщинами (одну застрелили, другую вышвырнули из окна, третью нарезали, как чеснок), в этих действиях не подразумевается гендерный садизм. Так что в ТВ-гонке, где сети пытаются втиснуть как можно больше страданий в единицу хронометража, «Ганнибал» оказывается идеалистическим островком, обещающим: здесь может случиться всякое, но только не это.

По материалам: I Like to Watch: Arguing My Way Through the TV Revolution by Emily Nussbaum / Random House