Зачем украинцам идти на фильм об упадке Европы

Мы задались вопросом, насколько универсальны поднятые режиссером проблемы и актуален ли для украинцев, вложивших столько сил в борьбу за европейские ценности, фильм об упадке этих самых ценностей.

После премьеры «Хэппи-энда» в Каннах многие критики окрестили фильм мыльной оперой – ироничной, заточенной под фестивали, но все же мыльной оперой в исполнении одного из главных нигилистов кинематографа. Понятно, что они хотели этим сказать: семейство Лоран, оказавшееся в центре сюжета фильма (но не в центре кадра – Ханеке предпочитает снимать своих новых героев издалека, «от бедра» и подглядывать за их переписками в мессенджерах), подпадает под максиму «богатые тоже плачут».

Скелеты в шкафах, измены, попытки суицида – все на месте, но было бы удивительно, если бы Ханеке довел этот узнаваемый набор страстей до кипения. Его герои – ледяные скульптуры, разбить которые проще, чем растопить. А огня у Ханеке, как обычно, нет – лишь суровый холодный свет: режиссер с удовольствием следователя-садиста тычет в глаза зрителю многочисленными гаджетами и флуоресцентными лампами. Секса в «Хэппи-энде» тоже нет: интрижка героя Матье Кассовица с виолончелисткой (Лубна Абидар) разыгрывается по переписке на экранах все тех же гаджетов.

Но пусть вас не обманывает ни технологичность, ни мнимая остроактуальность «Хэппи-энда», действие которого разворачивается на фоне миграционного кризиса во Франции. С таким же успехом его события могли происходить в замке при свечах, потому что Ханеке снял никакую не мыльную оперу – он экранизировал современный готический роман. К слову, есть теория, которая рассматривает один из классических представителей этого жанра, «Франкенштейн» Мэри Шелли, как… роман о миграционном кризисе 1816 года. Не исключено, что спустя энное количество лет политические подтексты «Хэппи-энда» сотрутся, и зритель останется один на один с историей о чудовище, имя которому – Семья.

«Ханеке снял никакую не мыльную оперу – он экранизировал современный готический роман»

Семья Лоран состоит из типажей, которые и впрямь привычнее для романов XVIII века, чем для современных мыльных опер. Здесь есть престарелый отец семейства (Жан-Луи Трентиньян), словно ветхое фамильное привидение мечтающий, чтобы новая обитательница особняка помогла ему обрести покой – совершить суицид.

Сама новоприбывшая – 12-летняя Эва (Фантина Ардуин), типичная для французских жестоких новелл «невинная отравительница». Ее отец (Матье Кассовиц) – лжец, чьи глаза выдают супружескую неверность явственнее, чем пресловутые переписки в интернете. Его сестра – властная, но беспомощная Анна в исполнении Изабель Юппер. Ее жених – адвокат (Тоби Джонс, чья внешность сама по себе велит играть второстепенных персонажей-интриганов в готических драмах) и ее сын – алкоголик, шут и мальчик для битья Пьер (Франц Роговски). Из-за его халатности пострадал работник стройки, которую ведет компания Анны, и сын строителя избивает Пьера: примечательно, что эта сцена – единственное кровопролитие в фильме, который насквозь пропитан смертью.

Не то чтобы Ханеке предпочитал стерильность – по «Пианистке» и «Забавным играм» мы помним, что это не так. Просто вместо запечатления актов насилия он перевел фокус на саму концепцию смерти – теперь это смерть любви и вообще каких-либо чувств, смерть семьи; в конце концов, пресловутый «закат Европы», которая погибает, мертвой хваткой вцепившись в те самые «европейские ценности». Лучшая сцена, демонстрирующая эту агонию, – попытка катящего на инвалидной коляске Жоржа Лорана убедить не говорящих по-французски темнокожих мужчин помочь ему «доехать к пляжу» (эвфемизм самоубийства). Не имея при себе денег, он предлагает им взять часы Cartier или, на худой конец, его кардиган. Вот, пожалуй, и все ценности, фигурирующие в «Хэппи-энде».

В какую еще более унизительную ситуацию можно поместить белого европейца? Заставить его пьяным петь и танцевать в караоке – что благополучно проделывает Пьер, отплясывая в неоновом свете под трек певицы Сии Chandelier. Есть разные сорта стыда, и Ханеке предпочитает вполне определенный: он заставляет персонажей совершать постыдные вещи и самим жадно наблюдать за собственным унижением (заметьте, что сцена в караоке происходит перед зеркалом).

Но должен ли и зритель (в первую очередь европейский) стыдиться в этот момент? Должен ли он узнавать себя в кувырканиях Пьера – шута, который признается, что ни на что не годен, который в буквальном смысле уничтожает доставшиеся от предков богатства (из-за инцидента на стройке у компании возникают очевидные проблемы) и который не в состоянии наладить диалог с «пришельцами»? Мотивы Пьера, на званом ужине прилюдно унижающего марокканскую прислугу – он называет ее «рабыней» – нам неизвестны: то ли он хочет перевести стрелки на еще менее удачливого персонажа, то ли он и впрямь моральный урод, то ли попросту хочет максимально неуклюжим образом разрядить атмосферу. Но ясно, что в любом случае центральный «политический» персонаж фильма – именно он.

Эта значимость Пьера хитро замаскирована линией Эвы – бесстрастной маленькой нигилистки, воспринимающей мир и взаимодействующей с ним исключительно посредством приложения Snapchat.

Ее история более шокирующая, но не менее убедительная. В конце концов, французам не впервой восхищаться историями юных отравительниц: взять хотя бы реальную преступницу Виолетту Нозье, которая в 30-х попыталась убить родителей и стала музой сюрреалистов. (К слову, в фильме 1978 года «Виолетта Нозье» главную героиню сыграла – кто бы вы думали? – Изабель Юппер.)

Кажется, что в «Хэппи-энде» Юппер как раз таки досталось мало места. Но ее роль – ключевая для истории о распаде семьи, хоть и менее заметная. Ее персонаж – представительница так называемого сэндвич-поколения: прослойки людей, которым в силу возраста приходится заботиться и о престарелых родителях, и о еще не вставших на ноги детях. Уникален ли такой персонаж для европейских реалий? Ничуть, как и все остальные; проблемы «Хэппи-энда» – это не пресловутые «проблемы белых людей». В погоне за сохранением семейного бизнеса и более расплывчатого семейного единства Анна лишь теряет время, потому что ветхая конструкция семьи Лоран уже разваливается – сюжет, актуальный всегда и не только для привилегированного класса.

Впрочем, если уж зашла речь о социальных конструктах.

На прошлой неделе интернет в очередной раз потешался над министром иностранных дел Великобритании, евроскептиком Борисом Джонсоном. В своей речи Джонсон назвал ЕС «телеологической конструкцией» (т. е. такой, которая направлена на достижение определенной цели). Многих позабавила даже не громоздкость слов министра, а то, что они якобы лишены смысла – «все, что создают люди, будь то ЕС, UKIP или «Исламское государство» – это телеологическая конструкция», как ехидно заметил колумнист The Guardian. Но он не совсем прав. Можно худо-бедно ответить на вопрос, каковы общие цели у большой европейской семьи, в которую вдохновенно стремятся одни страны и из которой с отвращением бегут другие. Но что общего у людей в обычной семье? Тот ответ, который предлагает Ханеке, мало кому понравится (подсказка – он связан со смертью), но услышать его однозначно стоит.