— Что вы чувствуете, закончив съемки, – удовлетворение или разочарование?
— Я еще не знаю, что чувствую по поводу фильма, потому что мы еще не закончили. Да, съемки завершены, и мы сейчас монтируем материал. Но дело в том, что сам фильм как нечто целое появляется только во время монтажа. Поэтому нет еще никакого чувства – ни удовлетворения, ни неудовлетворения. Фильм все еще в процессе рождения.
— На питчинге «Стремглав» был представлен как фильм о любви.
— Это правда, но если говорить по-простому, о чем этот фильм, то приведу диалог с подругой. Когда она спросила: «О чем ты новое кино пишешь?», я ответила: «О любви во время пи***ца». Не знаю, как это литературно процитировать для печати. (Смеется.) А это на самом деле самое точное определение.
— В самом деле, очень емкое слово, но вряд ли им можно описать полнометражный фильм. Так о чем ваше новое кино?
— Мне всегда было важно понять, что вокруг происходит, что с нами здесь и сейчас. Поэтому мне интересно работать с реальностью. «Стремглав» – это история о том, что происходило в 2014 году в Киеве с одной семьей, с людьми, которым 27 лет, которые на пороге какой-то новой жизни. Ну, вы и сами знаете, как это бывает: живешь, а потом хоп, и в жизни начинается какой-то новый этап. И так до самого конца. Но у моих 27-летних новый жизненный этап совпадает с новым этапом в жизни страны. По крайней мере, так казалось в 2014 году и мне, и моим друзьям. В общем, «Стримголов» – это вечная история, которая происходит на фоне событий 2014 года.
— То есть время внесло свои коррективы в эту историю?
— Конечно, в процессе работы над фильмом реальность изменилась, а значит, жизнь внесла изменения и в сам фильм. Понимаете, когда я задумывала эту историю, мы жили в другом времени, это был 2010 год. В обществе был серьезный запрос на героя, очень остро ощущалось это желание героизма. И я тоже была сосредоточена на поисках нового героя. Но спустя четыре года героизм как понятие был приватизирован пропагандистской машиной. Это единственное, что поменялось за время работы над фильмом, а все остальное осталось. Поэтому я везде в синопсисах пишу, что это история о «не героях» в самом буквальном смысле этого слова. Это частная история о семье, о ненависти внутри нее и о милосердии – как о подзабытом понятии. И я надеюсь, что эти темы будут актуальны намного дольше, чем тема любых социальных изменений, которые у нас происходят.
— Она не уезжает никуда.
— По крайней мере, так написано в синопсисе.
— Да, так написано. История начинается с того, что героиня должна уехать послезавтра в Берлин со своим возлюбленным. Так должен начаться ее новый жизненный этап.
— Давайте обойдемся без спойлеров, сохраним интригу. Перед вами стоит такой выбор: работать в Украине или заниматься своей профессией в другой стране?
— Этот вопрос передо мной часто стоял. На питчинге в Госкино мне сделали замечание: «Почему вы пропагандируете для молодых людей идею иммиграции». Но здесь нет никакой пропаганды, это просто констатация факта. В этом нет никакой трагедии, как 50 лет назад, когда люди уезжали в одну сторону – просто у людей есть возможность делать свое дело в другой стране. Более того, многие из тех, кто уехал десять лет назад, сейчас возвращаются. Когда уезжала моя подруга Марина Врода, меня это ранило. Мне это казалось неправильным: я считала, что все, что ты можешь делать, нужно делать здесь. Это была иррациональная позиция, потому что по факту Марина оказалась права. Но сейчас она все чаще возвращается, может быть, захочет вернуться насовсем. А у меня сейчас совершенно противоположные ощущения. Вот так вот все меняется.
— В тизере вы показываете скоростной трамвай на Борщаговке, трамвай-«метро» на Троещину и саму Троещину. Поделитесь, как снимать спальные районы так, чтобы они не выглядели такими безрадостными, как в фильмах Хлебникова и Порумбойю?
— Тут есть два момента. Тизер мы снимали зимой и он визуально не соответствует фильму. Фильм-то мы снимали осенью. Так и было задумано, чтобы съемки проходили золотой осенью, потому что в этот период года Киев самый прекрасный, в том числе визуально. Так что никаких серых многоэтажек у нас в кадре нет. Троещина, я считаю, очень красивый район хотя бы потому, что он был построен одномоментно, и он в одном стиле. Мой австрийский оператор Себастьян Тайлер был совершенно влюблен в троещинскую квартиру, в которой мы снимали. В общем, у нас не было задачи подчеркнуть унылость и убогость Киева, потому что я так не вижу его. Я вижу красоту в обыденных вещах, и мне кажется, что нам удалось ее передать за счет света и точного выбора локаций. Мы долго спорили с коллегами, кстати – очень многие думают, что Киев невозможно сейчас снимать, потому что он совершенно изнасилован евроремонтом. Но в городе остались еще кое-какие места, которые сохранили тот киевский дух.
— Где вы еще снимали, помимо Троещины?
— Еще мы снимали дом мамы героя, он в самом центре, на «Золотых воротах». Пространства в фильме не просто декорации, в которых происходит действие, они очень функциональны – выступают частью биографии персонажа.
— То есть вы передаете характер героя через его жизненное пространство?
— Разумеется. Например, мама нашего героя живет в роскошной «сталинке» с высокими потолками, но при этом абсолютно «убитой» и захламленной внутри. В квартире не делали ремонт с восьмидесятых годов, и эта женщина не меняла ничего в своей голове с восьмидесятых. Но если посмотреть снаружи, фасад прекрасен. В то же время мое поколение живет в этих огромных геометрических муравейниках где-нибудь на Троещине, которые совершенно неприглядные снаружи, но внутри удивительные в смысле эстетики и уюта. Отдельный объект – это дом деда в Ворзеле, который расскажет о биографии этой семьи гораздо больше, чем это можно было бы выразить текстом или действием.
— Кстати, а как австрийский оператор оказался в вашей команде?
— Это мой друг, мы дружим вот уже несколько лет. Он мой самый большой единомышленник, и принимал самое активное участие в принятии творческих решений наравне со мной. Вообще, команда подобралась удивительная. Никто из них не воспринимал эту работу как конвейерное производство, команда действовала как единый организм.
— Ваши герои очень органичны и достоверны в кадре, они похожи на обычных горожан, которых мы видим каждый день в метро или в супермаркете. В чем ваш секрет работы с актерами?
— Прежде всего, большая часть из них вовсе не актеры. Даже здесь у нас был такой себе микс из актеров и типажей. До съемок этого фильма мне казалось, что у меня есть ответ на вопрос «В чем ваш секрет работы с актерами?» Мне казалось, что у меня есть какой-то метод, но сейчас я опять ищу ответ на этот вопрос, потому что все, на чем я сосредоточена в кино, – это люди в кадре. А человеку нужно дать реальное пространство, с которым он взаимодействует, и дать возможность погрузиться в реальное состояние, очень часто физическое. Например, если по сценарию актер просыпается, значит, перед съемкой ему нужно заснуть и проснуться. Это такие очень простые детали. Но для того, чтобы иметь возможность так снимать, нужна крошечная группа, очень внимательная к состоянию актеров на площадке. Не должно быть никаких криков и тусовок, никто не должен громко ржать, потому что площадка – это очень сильное силовое поле, влияющее на актеров.
— Скажите, а каким кино вы сами вдохновляетесь?
— Я очень много смотрю. До меня наконец-то дошел Алексей Герман-старший. Дошел в том смысле, что когда я пыталась смотреть его фильмы еще начиная с первого курса Карпенко-Карого, они были для меня совершенно закрыты, я не могла в них проникнуть. Теперь из десятки моих любимых фильмов пять – это фильмы Германа. Меня поражает, что у него в кадре есть сырая, неграненая, живая жизнь, просто какая-то магия. Несмотря на то, что в кадре продуман каждый жест и каждый обрывок фразы, который до тебя долетает, фильмы Германа дают мощное ощущение спонтанности и непредсказуемости. Ну и, конечно же, мне очень нравятся американские независимые. Есть такой прекрасный режиссер Джеймс Понсольдт, который снял «Конец тура» – это разговорное кино, в котором журналист берет интервью у писателя, они весь фильм ездят в машине и разговаривают, но оторваться от этого невозможно.
— Чувствуется, что вы вдохновляетесь как раз американскими независимыми.
— Потому, что хочется вернуть речь в кино, и потому что это очень страшно – снимать речь. Никто из нас не знает, как снимать речь в кино. Не текст, не диалоги, а именно живую человеческую речь. Как происходит взаимодействие с помощью слов, как вообще они рождаются? А тим паче, в нас же фільм українською мовою. Сейчас думаю, что на русском фильм потерял бы что-то важное, какую-то часть реальности. Но для того, чтобы сохранить достоверность речи, о которой мы сейчас говорим, украинский язык должен быть для человека в кадре родным, а не приобретенным, иначе слышится фальшь в интонациях, даже не в произношении. Если ты не пользуешься языком, то он звучит искусственно. Суржик – это не единственный способ сделать речь в кадре живой, не все говорят на суржике.
— Когда можно будет увидеть готовый фильм?
— Первый вариант мы планируем получить весной, потому что после монтажа нам предстоит еще работа со звуком, цветокоррекция и так далее.
