Постигая белый свет с Кирой Муратовой

Муратова не просто продолжала снимать, когда следом за Советским Союзом обрушилось кинопроизводство, а режиссеры ее поколения в растерянности замолчали. Она стала одним из немногих художников кино советской школы, кто смог заново открыть себя миру в атмосфере новообретенной свободы: кроме Муратовой на ум приходят разве что Миндадзе с Абдрашитовым, чье искусство, как и искусство Киры Георгиевны, с конца 80-х обрело новое дыхание.

Украинское кино приватизировало ее кинематограф и по территориальному признаку, и потому, что Муратова продолжала снимать даже тогда, когда национальное кино в который раз оказывалось в безнадежном культурном и финансовом подполье. Но в традицию украинского поэтического кинематографа ее фильмы тоже упорно не желают ложиться. Не зря Кира Георгиевна в интервью так часто вспоминала Михаэля Ханеке – режиссера, наиболее близкого ей по духу, который не столько раздвигал границы киноязыка, сколько кинематографа как такового.

Кино Муратовой – это тот самый пресловутый пример авторского кинематографа. Но не потому, что arty, а потому, что за этими фильмами стоит личность (непросто смириться с тем, что теперь полагается говорить – стояла) с собственной философией и уникальным углом взгляда на окружающий мир. Поэтому позвольте сегодня, вспоминая Муратову, вспомнить не только ее фильмы, но также ее слова, которые весят не меньше фильмов. Ниже – фрагменты интервью Киры Георгиевны Муратовой разных лет.

Сложно сказать, в каком порядке расположились бы фильмы, будь на то моя воля и желание. Работая над новым фильмом, я иногда вставляю в него то, что приберегала для другого случая. Ведь зачастую приходится снимать, не имея представления, когда состоится следующая картина… Каждый фильм забирает все силы, вбирает в себя то, что ему и не предназначалось. После «Астенического синдрома» я была опустошена. Думалось, что этим фильмом сказано все, и мне больше нет смысла снимать кино. У меня было депрессивное, отчаянное состояние. Поэтому на съемочную площадку я вернулась со сказкой – «Чувствительным милиционером». Это был другой жанр, другие обстоятельства, но я продолжала делать свое кино. Мне часто говорят, что я – режиссер, всю жизнь снимающий один фильм. Или наоборот – что каждый мой фильм не похож на предыдущий. То есть, одни рассчитывают увидеть что-то новое, а другие, напротив, хотят вновь посмотреть то, к чему привыкли. Правы и те и другие.

Я живая, я живая совсем, во мне мало мертвечины. В жизни я более оппортунистична… Я ненавижу всю свою жизнь. Как вы думаете, что я ненавижу? Земное притяжение. Материальность, земное притяжение – это мои ужасные, внутренние, внешние мерзкие враги. А кино я всегда называла царством свободы. Я прямо так его и чувствую. Это свобода дышать, делать все, чего хочу, чего придет в голову, ни о чем не думая.

Понимаете, я не верю в прогресс. Есть такие вещи в обществе, которые никогда не изменятся, и искусство в этом не поможет. Взять Германию, в который был Бетховен, Гегель, а потом раз! – концлагеря. Искусству свойственно лакировать действительность. Самое мрачное, самое садистическое искусство все равно менее садистское и мрачное, чем сама реальность и жизнь.

Все усилия культуры не приводят ни к какому прогрессу. Правда, те, кто все же верит в прогресс, выглядят очень трогательно. Мы никуда не можем вырваться из этого круга надежд и утопий. Вот делаем, например, кино. Это дает возможность получать удовольствие и приносить его кому-то другому.

Я китч люблю. Я люблю дурной вкус. Что вы на это скажете? Я люблю его, потому что это отступление от обязательного, от диктуемого, обязательного. Дурной вкус – это хороший вкус, я часто такое говорила. А хороший вкус – это дурной вкус, потому что это обязательное, зафиксированное понятие. А почему, собственно? Кто вы такие, чтобы определять раз и навсегда? Рената – это дурной вкус или хороший? Она манерна, она придуривается, притворяется. Ну и что? Она это так хорошо делает, что это уже хороший вкус. Но это только ей удается, а больше никому. Я не встречала, по крайней мере.

Многие думают словами Евгения Евтушенко, что поэт в России больше, чем поэт, а я не думаю, что он больше. Это просто что-то другое. Всегда требовали от поэтов, режиссеров пророчеств, а это неправильно. Есть злые поэты, аморальные – и все равно они бывают безумно талантливыми. Есть такой писатель Эдуард Лимонов. Он – безумно талантливое существо, но при этом злое и аморальное. Но я прощаю ему очень много вещей, потому что он талантлив. Это такой отдельный случай. Среди окружающих талантливых людей ценю, а бездарности мне безразличны.

Я очень люблю Сергея Лозницу, он замечательный режиссер и гениальный документалист. Вы спрашивали, что значит гениальный? Вот в игровом кино Лозница очень талантлив, а в документальном – гениален. Его документальные работы действуют на меня помимо того, что я могу сформулировать. В них нет прямой направленности, но я чувствую, что меня что-то не тянет, а даже тащит, обволакивает, это великое искусство.

Каурисмяки нравится, когда он снимает про свою страну, свою национальность, а когда он поехал во Францию, тогда разонравился… Тарантино очень хороший режиссер, я безумно люблю его фильм «Бешеные псы», а вот с «Криминальным чтивом», я считаю, что он повторяется.

Из последнего, что видела, мне очень понравился фильм Слабошпицкого «Племя». Всем советую посмотреть. Я всегда любила Сокурова, Овчарова, которого как-то забыли сейчас, мне кажется.

Сейчас мне больше всего нравится картина Ханеке «Любовь». Этот фильм я могу назвать совершенством из совершенств, потому что он так прост и так просто сделан, элементарно. Ничего там нет придумано-сложного, претенциозного − невероятно глубокий и совершенный фильм.

Если сравнивать французское и американское кино, то, конечно, американское.

[Люблю Одессу] как больной любит свою болезнь, а узник свою тюрьму. Когда я возвращалась из Ленинграда, где снимала фильм, я ехала в такси и думала: «Одессочка, родненькая, грязненькая!» Вот так я ее люблю… Я приехала сюда после ВГИКа по распределению, так это называлось. И стала Одессу анализировать, рассматривать. Я не принадлежу к воспевателям Одессы, я просто старалась ее показать – как можно подробней, как можно более похоже. Все любят свои города, но у одесситов это свойство настолько чрезмерно, настолько преувеличенно, что вызывает раздражение… Одесса грязный город, замусоренный, неухоженный. И безвкусный, я бы сказала. Здесь любят юмор и музыку, а кино совершенно не понимают. Но знаменитостей они обожают. Встретят тебя на улице: «Вы наш режиссер! Мы так вас любим! – Вы хоть один фильм мой смотрели? – Нет». Я им нравлюсь как что-то, что прославляет их город, и все. Меня это бесит.

Я не люблю личное общение вообще. Вот просят интервью у меня, а я терпеть не могу. По телефону еще могу, а чтобы лично разговаривать – с меня хватит. Мне это никогда не было интересно.