«366 ритуалов освобождения»: интервью с Игорем Грубичем

В 1968 году внутренний двор (перистиль) Дворца Диоклетиана в хорватском городе Сплит был выкрашен в красный цвет, что на тот момент казалось выпадом против коммунистической власти Югославии. 30 лет спустя молодой художник Игорь Грубич спровоцировал серьезный скандал, нарисовав в центре все того же перистиля огромное черное пятно и посвятив свою акцию «Красному перистилю». А в 2008 году Грубич создал проект «366 ритуалов освобождения», в рамках которого ежедневно на протяжении года производил «микрополитические интервенции» в публичное пространство: превращал нацистские граффити в положительные послания, расклеивал самодельные стикеры и рассчитывался в магазинах банкнотами, на которых писал призывы сопротивляться жадности (один день – один «ритуал»). В годовщину всех этих событий мы поговорили с Грубичем о символизме его работ и текущих проектах.

Как СМИ реагировали на ваши ранние проекты и на «366 ритуалов освобождения»?

Реакция тогда и сейчас была очень разной. В 2008 году у нас уже активно пользовались интернетом, так что в сети было много информации по поводу «366 ритуалов освобождения» – ряд молодых кураторов размещали фото моих работ на своих сайтах. Что касается 1998-го, когда я создал «Черный перистиль», то все было иначе: тогда все СМИ контролировались правительством. На всю страну были три либеральных СМИ: одна радиостанция и две газеты, которые финансировались не нашим правительством, а [Джорджем] Соросом, так что они могли свободно освещать этот протест. Но, как бы там ни было, об этом событии писали все СМИ, включая культурные, потому что подобный художественный жест вызвал много вопросов. Один из самых главных вопросов был – действительно ли это искусство? Был ли это акт протеста или просто легко смывающаяся краска, что-то вроде детской забавы? Конечно, было много внимания со стороны СМИ правого толка.

Хорватия была весьма консервативной страной, и в обществе еще ощущалось послевоенное напряжение. В этот период многие наши интеллектуалы еще не позволяли себе говорить то, что думали, – правительство расценило бы это как действия врагов народа, и они попросту боялись за свои рабочие места. А мне было всего 28 лет, мне нечего было терять. Так что, когда моя работа появилась, она произвела довольно спектакулярный (в том смысле, в котором это слово понимали ситуационисты) эффект. И поскольку в стране не было медиаоппозиции, «Черный перистиль» наделал много шума. Казалось, что люди и СМИ изголодались по чему-то подобному.

Разница с 2008 годом состояла в том, что к этому моменту у нас было уже много свободной прессы, а политического давления уже не было. Быть может, поэтому «366 ритуалов освобождения» уже не вызвали такую громкую реакцию.

В «366 ритуалах» вы использовали ряд социалистических и коммунистических символов. В Украине, к примеру, они запрещены. В Хорватии – нет?

Нет. Я не понимаю, как можно идеологически уравнивать социалистическую и фашистскую символику. Но я не знаю, насколько это справедливо для Украины: югославская версия социализма была более либеральной и демократической, чем в других странах Восточного блока.

Как бы там ни было, к напоминаниям о коммунизме в Хорватии наверняка относятся недружелюбно.

Еще как недружелюбно: из-за этого во время войны в 90-х по стране было уничтожено 3000 антифашистских памятников.

К чему я веду: понятно, что в западных СМИ вы представлены как выдающийся мультимедиа-художник. А как преподносят ваши работы у вас на родине – вы считаетесь там кем-то вроде диссидента?

Что касается новой волны правоориентированных, экстремистских групп – то конечно, они считают мои работы «левыми». И мое имя можно найти в интернете в списках людей – художников и интеллектуалов, – которые симпатизируют социализму. Нас называют «югоностальгирующими». Но это не так, я не ностальгирую по бывшей Югославии. Я ностальгирую по определенным рабочим и гражданским ценностям, которые существовали при социализме.

Что касается символики… Быть может, она кажется вам коммунистической, потому что во время акций я был одет в рабочую форму. (В ходе создания «366 ритуалов освобождения» Грубич носил униформу коммунального рабочего, что позволяло ему не привлекать внимание и, к примеру, выкрасить в красный цвет воду в фонтане во время визита Джорджа Буша в Хорватию. – Ред.) Или потому, что я повязал красные платки на антифашистские памятники. Но я сделал это, чтобы привлечь внимание к уничтожению памятников и в каком-то смысле оживить их, оживить их ценности. Именно антифашистские ценности: я способен отделить чистые идеи антифашизма и борьбы за лучшее общество, которые родились в ходе Второй мировой войны, от послевоенного социализма.

Видя красный цвет во многих моих работах, люди часто начинают автоматически ассоциировать их с социализмом. Но если внимательно считать смысл каждого проекта, в котором я использую красный цвет, можно увидеть, что он символизирует разные вещи. Он может означать силу юности или страсть. Или кровь, как в случае с протестом во время визита Джорджа Буша.

Большинство ваших акций были проведены нелегально или спонтанно. Но ведь был и проект, который вам волей-неволей нужно было согласовывать с властями – Velvet Underground, для которого вы фотографировали заключенных в тюрьме. Как вам удалось получить разрешение?

Этот проект я начал в 2002 году. На тот момент Министерство юстиции было достаточно открытым к сотрудничеству. Я начал работу над проектом в формате воркшопа. Самим заключенным, тюремным властям и психологам я открыто объяснил свою мотивацию: в ходе войны в 90-х много творческих людей, включая моих знакомых, попали в тюрьмы из-за наркотиков. Тогда появилось много дешевых и сильных веществ – вроде героина, который импортировали из Афганистана в Европу через страны бывшей Югославии. После войны выяснялось, что в торговлю были втянуты и полиция, и представители армии. Было больно видеть то, что происходит с моим поколением. Психологически для них все начиналось как игра, но закончилось трагедией.

Мне хотелось создать проект, который покажет эту проблему. И подчеркнуть, что система может спасти такую молодежь, если будет работать с ней прежде, чем она окажется втянутой в мир криминала. А туда, как правило, попадают слабовольные, легко внушаемые люди. Все это идет из семьи. И, надев на заключенных маски, я хотел показать, что глаза за этими масками – это глаза ранимых детей. Мы работали вместе с психотерапевтом, я общался с этими людьми об их детстве, и благодаря этому подходу я легко получил разрешение властей.

Раз уж речь зашла о детстве: недавно вы срежиссировали мультфильм…

А как вы узнали? Это новинка, еще даже премьеры не было.

В интернете уже есть несколько кадров оттуда. Почему вы решили обратиться к анимации?

Я вырос на комиксах и до сих пор их люблю – серьезные художественные вещи вроде Cages Дэйва Маккина, Алехандро Ходоровски и Мебиуса, а также анимационное кино. Кроме того, последние 20 лет я выступал в роли кинопродюсера, в том числе для моих друзей. 14 лет назад у меня появилась своя студия – неправительственная организация Kreativni Sindikat. Она продюсирует исключительно экспериментальные и анимационные фильмы. Я написал несколько собственных сценариев, которые мы так и не претворили в жизнь, а также создавал сценарии для социальной рекламы – тоже анимированной. Так что я решил найти финансирование для создания собственного мультфильма, и вот, спустя пять лет я наконец-то закончил работу над ним.

Но эта работа – «Как закалялась сталь» – является гибридом анимации и документальных съемок: фоны для рисованных сцен снимались на реальном заводе. Концептуально это играло для меня важную роль, потому что сам по себе я не аниматор, а режиссер, сценарист и продюсер; но также оператор и монтажер. Поэтому на свет появился своеобразный «документально-художественный фильм» – в том же смысле, в каком им является моя работа East Side Story (проект Грубича, посвященный жестокому разгону гей-прайда в Хорватии. – Ред.) и вышеупомянутый Velvet Underground. Как художник я люблю экспериментировать, и мне важно экспериментировать с новыми форматами.

Те кадры мультфильма, что я видела, – это как будто герои Миядзаки заблудились в пейзажах Тарковского. Это мне почудилось?

Нет-нет, браво! Я обожаю Миядзаки, особенно «Унесенных призраками». Я уважаю его подход как автора и как человека, потому что в его работе в каждой линии видно высокоморального и духовного человека. Его подход к искусству кажется мне очень ответственным. И Тарковский – великий автор, которым я очень восхищаюсь и в котором нахожу все то же сочетание одухотворенности и креативности.

Когда мы создавали наш мультфильм, то хотели придерживаться минималистичного подхода к движению, как в аниме. Но я долго выбирал, как будут выглядеть сами персонажи – отец и сын. У нас было около десятка вариантов, прежде чем я остановился на финальном варианте.

Для вас важна тема войны 90-х. А какой из фильмов о тех событиях кажется вам важным?

(После некоторого размышления) Я бы назвал «Андеграунд» Кустурицы – это безумный, сюрреалистический трехчасовой фильм. Но Кустурицу недолюбливают из-за его политических убеждений.

В Украине он тоже персона нон грата.

В Украине тоже? Верно, он ведь симпатизирует России. Он и раньше был поклонником Милошевича и «великосербской» идеи. Очень жаль, что автор такого уровня позволил себе столь низменные и грубые проявления эмоций, всю эту низменную националистическую эйфорию. И очень жаль, что один из величайших, на мой взгляд, европейских режиссеров в данном случае не руководствовался этикой.

С полной программой «Киевского Интернационала» можно ознакомиться на сайте «Центра визуальной культуры».